Ржевский, молчите! Пошлость, прекрасная во всех отношениях. Прежде – побольше информации. Глаза все скажут

О пошлости в литературе и искусстве

На заре своей сознательной жизни, когда только пробудился у меня интерес к художественному творчеству, созерцанию и оценке прекрасного во всех его проявлениях, наткнулся я на замечание, по-моему, Алексея Максимовича Горького о том, что характерным свойством, смыслоопределяющей чертой личности и творчества А.П. Чехова являлось крайнее неприятие и отторжение по отношению к пошлости всех мастей и сортов. Размышляя над тем, что есть такое – пошлость, со временем и я пришёл к тому, чтобы пошлость в свою жизнь, по возможности, не допускать и держаться в стороне от людей пошлых. Разобраться в понятиях, поскольку и самый термин «пошлость» ввиду частого употребления стал пошлым, и предстоит в этой статье.

Используя в качестве основного метода доказательство от противного, замечу, что пошлость не есть свойство ума или характера человека, ибо характер предоставляется человеку природой (противу которой спорить бессмысленно), а вот ум пошлым никак быть не может, ибо у каждого человека склад этого самого ума особенный и неповторимый.

Пошлость, вопреки расхожему мнению, не тождественна и похабщине. Скажем, вот анекдот про поручика Ржевского: «”*******ская ****опроёбина”, – сказал поручик Ржевский, после чего грязно выругался». Сей образчик народного юмора, безусловно, является форменной похабщиной, однако на пошлость не претендует, ибо, где Вы видели, чтобы в повседневной жизни люди так выражались? Это скорее явление маргинальное и с претензией на творчество в области словообразования великого и могучего.

Пошлость, как это ни покажется странно, не является признаком ограниченности или скудомыслия, поскольку даже образованный и благовоспитанный человек вынужден при встрече пожимать руку, здороваться и интересоваться, как дела у его визави. Он же обязан извиняться, просить разрешения и т. п.

Пошлость также не есть вызов или вид протестного поведения в отношении социума хотя бы потому, что общество само творит и кодифицирует пошлости. Но пошлость нельзя назвать и слепым следованием общественной практике, оттого что, во-первых, и общество, и его практика постоянно изменяемы, и, во-вторых, такое поведение можно считать скорее сортом глупости, а не пошлостью.

Что же тогда есть пошлость, в чём она проявляется? Пошло считать передвижников в России и импрессионистов на Западе вершиной мирового искусства. Пошло, никогда не читав, ненавидеть Горького, Фадеева и Шолохова только за то, что на их произведениях строилась советская машина идеологического подавления. Пошло лицеприятно восхвалять действующее правительство или правящую партию. Но пошло и поливать их грязью и помоями, не считаясь со здравым смыслом и тем малым благом, которое они всё-таки могут приносить обществу. Пошло считать лучшим подарком женщине на 8 марта букет дорогих красных роз. Но и пошло любить, когда тебе дарят дорогие красные розы. Пошло вспоминать о возвышенной и магической природе женщины только в канун 8 марта. Пошло желать человеку здоровья, счастья, богатства и семейного благополучия на день рождения. Но и пошло завидовать успехам человека, принижать его реальные заслуги и достоинства. Пошло отстаивать свои вкусы в качестве эталона, мерила эстетического. Но и пошло вовсе не иметь вкуса. Пошло убеждать окружающих в том, что Вы верите в Бога, и что Ваш Бог – истинный, и что Ваш Бог Вам помогает. Пошло ни во что не верить, прикрываясь бреднями о человеческом разуме, прогрессе науки, уверенности в собственных силах, судьбе и роке. Пошло зятю недолюбливать тёщу, но и пошло любить тёщу настолько демонстративно, чтобы показать всем себя в качестве из ряда вон выходящего примера. Пошло быть эгоистом (или стервой) и основываться в своей деятельности лишь на достижении своекорыстных сиюминутных целей. Но пошло также быть альтруистом и всякий раз скидывать с себя последнюю рубашку, забывая о нуждах своей семьи, близких, друзей, в мечте о попадании в топ-лист книги рекордов Гиннесса или сонм христианских святых. Пошло сравнивать Солнце с золотом, объект своей любви с Солнцем и т. д. Пошло бухать в стране, где 51% мужчин и 39% женщин являются хроническими алкоголиками. Но пошло и вовсе не пить просто потому, что не хочется сравняться с массою русского быдла…

Итак, резюмируя вышесказанное, я констатирую, что пошлостью называется любой сорт конформизма, преклонения перед опытом, практикой, сложившейся ситуацией, языковой и художественной атмосферой, перед конъюнктурой в любых её видах. Но не менее пошлым является и нонконформизм в форме бунта, контркультуры, альтернативы, постмодернистского стёба и положения с прибором на все общественные установления и нормы, то есть любая осознанная и целенаправленная девиация. Нет ничего удивительного в таком странном раскладе, ибо здесь работает универсальный диалектический закон. Наиболее ясно, на мой взгляд, он сформулирован в максиме англичанина Б. Шоу – «служащий королю и бросающий в него бомбу, оба – идолопоклонники».

Собственно, в поклонении идолам, служении предрассудкам путём поддержания их или борьбы с ними, и проявляется наглядно пошлятина в искусстве и литературе. А корнем всему, отсутствие собственной головы на плечах. Нет, государи мои, я готов согласиться с вами, что квадрат Малевича – шедевр и имеет множество великих смыслов, однако на эту тему я прежде должен рассудить по своему разумению, и по своей культуре, а механическая свалка ваших аргументов, взывание к моей совести и авторитетам, ваша образованность в этой сфере и убедительность ваших доводов – тут ни при чём. «Лучше быть, чем казаться», – гласит латинская пословица. Стало быть, лекарством от пошлости в нашем деле, да и в жизни вообще служит умение быть собой, если проще и конкретнее – умение мыслить, чтобы за каждым нашим словом и поступком, будь то банальное «спасибо» или «с уважением» или же длинная многомудрая тирада, стояли наши собственные мысли, чувства и желания, чтобы за каждым «здравствуйте» угадывалось наше неповторимое, уникальное, никогда до нас не созданное и никогда после нас не предполагающееся – Я.

О пошлости (Владимир Набоков)

На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения. Отсутствие того или иного термина в словаре какого-нибудь народа не всегда означает отсутствие соответствующего понятия, однако мешает полноте и точности его понимания. Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом «пошлость», рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определенного целого.

С той поры, когда Россия начала думать, все образованные, чуткие и свободомыслящие русские остро ощущают вороватое липкое прикосновение пошлости. Среди наций, с которыми у нас всегда были близкие связи, Германия казалась нам страной, где пошлость не только не осмеяна, но стала одним из ведущих качеств национального духа, привычек, традиций и общей атмосферы, хотя благожелательные русские интеллигенты более романтического склада охотно, чересчур охотно принимали на веру легенду о величии немецкой философии и литературы; надо быть сверхрусским, чтобы почувствовать ужасную струю пошлости в «Фаусте» Гете. Преувеличивать ничтожество страны в тот момент, когда с ней воюешь и хотел бы видеть ее уничтоженной до последней пивной кружки и последней незабудки — это опасное приближение к краю пропасти под названием пошлость, которая зияет перед тобой во времена революций и войн. Но если скромно прошептать довоенную истину, даже с оттенком чего-то старомодного, этой пропасти, пожалуй, можно избежать.

Вот и сто лет назад, когда гражданственно настроенные петербургские публицисты составляли опьяняющие коктейли из Гегеля и Шлегеля (с добавкой Фейербаха), Гоголь в мимоходом рассказанной истории выразил бессмертный дух пошлости, пронизывающий немецкую нацию, и сделал это со всей мощью своего таланта. Разговор в обществе перешел на Германию. Упорно молчавший Гоголь наконец сказал: «Да, немец вообще не очень приятен; но ничего нельзя себе представить неприятнее немца-ловеласа, немца-любезника, который хочет нравиться; тогда он может дойти до страшных нелепостей. Я встретил однажды такого ловеласа в Германии. Его возлюбленная, за которою он ухаживал долгое время без успеха, жила на берегу какого-то пруда и все вечера проводила на балконе перед этим прудом, занимаясь вязанием чулок и наслаждаясь вместе с тем природой. Мой немец, видя безуспешность своих преследований, выдумал наконец верное средство пленить сердце неумолимой немки. Ну, что вы думаете? Какое средство? Да вам и в голову не придет, что! Вообразите себе, он каждый вечер, раздевшись, бросался в пруд и плавал перед глазами своей возлюбленной, обнявши двух лебедей, нарочно им для сего приготовленных! Уж, право, не знаю, зачем были эти лебеди, только несколько дней сряду каждый вечер он все плавал и красовался с ними перед заветным балконом. Воображал ли он в этом что-то античное, мифологическое или рассчитывал на что-нибудь другое, только дело кончилось в его пользу: немка действительно пленилась этим ловеласом и вышла скоро за него замуж».

Вот вам пошлость в ее чистом виде, и вы поймете, что любые английские эпитеты не покрывают этого эпического рассказа о белокуром пловце и ласкаемых им лебедях. Да и ни к чему ездить так далеко и углубляться в прошлое для подходящего примера. Откройте любой журнал — и вы непременно найдете что-нибудь вроде такой картинки: семья только что купила радиоприемник (машину, холодильник, столовое серебро — все равно что) — мать всплеснула руками, очумев от радости, дети топчутся вокруг, раскрыв рты, малыш и собака тянутся к краю стола, куда водрузили идола, даже бабушка, сияя всеми морщинками, выглядывает откуда-то сзади (забыв, надо думать, скандал, который разыгрался этим же утром у нее с невесткой), а чуть в сторонке, с торжеством засунув большие пальцы в проймы жилета, расставив ноги и блестя глазками, победно стоит папаша, гордый даритель.

Густая пошлость подобной рекламы исходит не из ложного преувеличения достоинства того или иного полезного предмета, а из предположения, что наивысшее счастье может быть куплено и что такая покупка облагораживает покупателя. Конечно, та атмосфера, которую порождает реклама, довольно безвредна сама по себе — ведь все понимают, что ее создали продавцы, словно договорившись с покупателем принять участие в этой игре «понарошку». Забавно не то, что в мире не осталось ничего духовного, кроме восторга людей, продающих или поедающих манну небесную, не то, что игра чувств ведется здесь по буржуазным правилам (буржуазным не в марксистском, а во флоберовском понимании этого слова), а то, что мир этот только тень, спутник подлинного существования, в который ни продавцы, ни покупатели в глубине души не верят, особенно в разумной, спокойной Америке. Если рекламный художник хочет изобразить хорошего мальчика, он украсит его веснушками (они, кстати, выглядят, как зловещая сыпь в дешевых комиксах). Тут пошлость связана с условностью слегка расистского характера. Доброхоты посылают одиноким солдатикам слепки с ног голливудских красоток, одетые в шелковые чулки и набитые конфетами и бритвами — во всяком случае, я видел снимок человека, набивавшего такую ногу, в журнале, знаменитом на весь мир как поставщик пошлости. Пропаганда (которая не может существовать без щедрой доли пошлости) заполняет брошюрки хорошенькими колхозницами и уносимыми ветром облаками. Я выбираю примеры наспех, наудачу.

«Лексикон прописных истин», который писал Флобер, был более честолюбивым замыслом.

Литература — один из лучших питомников пошлости; я не говорю о том, что зовут макулатурой, а в России «желтой прессой». Явная дешевка, как ни странно, иногда содержит нечто здоровое, что с удовольствием потребляют дети и простодушные. Комикс «Супермен» — несомненная пошлость, но это пошлость в такой безобидной, неприхотливой форме, что о ней не стоит и говорить — старая волшебная сказка, если уж на то пошло, содержала не меньше банальной сентиментальности и наивной вульгарности, чем эти современные побасенки об «истребителях великанов». Повторяю, пошлость особенно сильна и зловредна, когда фальшь не лезет в глаза и когда те сущности, которые подделываются, законно или незаконно относят к высочайшим достижениям искусства, мысли или чувства. Это те книги, о которых так пошло рассказывают в литературных приложениях к газетам, «волнующие, глубокие и прекрасные» романы; это те «возвышенные и впечатляющие» книги, которые содержат и выделяют квинтэссенцию пошлости. У меня как раз лежит на столе газета, где на целой полосе рекламируется некий роман — фальшивка с начала до конца и по стилю, и по тяжеловесным пируэтам вокруг высоких идей, и по глубокому неведению того, что такое настоящая литература теперь и когда бы то ни было. Этот роман мне до странности напоминает ласкающего лебедей пловца, описанного Гоголем. «Вы погружаетесь в него с головой, — пишет рецензент. — Перевернув последнюю страницу, вы возвращаетесь в окружающий мир слегка задумчивым, как после сильного переживания» (заметьте это кокетливое «слегка»!). «Певучая книга, до краев полная изящества, света и прелести, книга поистине жемчужного сияния», — шепчет другой рецензент (тот пловец был тоже «до краев полон изящества», а лебеди излучали «жемчужное сияние»). «Работа искусного психолога, который способен исследовать самые потаенные глубины человеческой души». Это «потаенные» (не какие-нибудь «общедоступные», заметьте) и еще два-три восхитительных эпитета дают точное представление о ценности книги. Да, похвала полностью соответствует предмету, о котором идет речь: «прекрасный» роман получил «прекрасную» рецензию — и круг пошлости замкнулся или замкнулся бы, если бы слова тонко за себя не отомстили и тайком не протащили правды, сложившись в самую что ни на есть абсурдную и обличительную фразу, хотя издатель и рецензент уверены, что превозносят этот роман, «который читающая публика приняла триумфально» (следует астрономическая цифра проданных экземпляров). Ибо в мире пошлости не книга становится триумфом ее создателя, а триумф устраивает читающая публика, проглатывая книгу вместе с рекламой на обложке.

Роман, о котором так сказано, вполне мог быть честной, искренней попыткой автора написать о том, что его глубоко задевало, и возможно даже, что не только коммерческие заботы толкнули его на это злосчастное предприятие. Беда в том, что ни искренность, ни честность, ни даже доброта сердечная не мешают демону пошлости завладеть пишущей машинкой автора, если у него нет таланта и если «читающая публика» такова, какой ее считают издатели. Самое страшное в пошлости — это невозможность объяснить людям, почему книга, которая, казалось бы, битком набита благородными чувствами, состраданием и даже способна привлечь внимание читателей к теме, далекой от «злобы дня», гораздо, гораздо хуже той литературы, которую все считают дешевкой.

Из приведенных примеров, надеюсь, ясно, что пошлость — это не только откровенная макулатура, но и мнимо значительная, мнимо красивая, мнимо глубокомысленная, мнимо увлекательная литература. Список литературных персонажей, олицетворяющих пошлость (и по-русски именуемых пошляками и пошлячками), включает Полония и королевскую чету в «Гамлете», Родольфа и Омэ у Флобера, Лаевского в «Дуэли» Чехова, Марион Блум у Джойса, молодого Блоха в «Поисках утраченного времени» Пруста, мопассановского Милого друга, мужа Анны Карениной, Берга в «Войне и мире» и множество других действующих лиц в мировой литературе. Русские критики социального направления видели в «Мертвых душах» и «Ревизоре» обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и из-за этого упускали главное. Гоголевские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значения, так же как господин Омэ мог быть дельцом из Чикаго или Марион Блум — женой учителя из Вышнего Волочка. Более того, их среда и условия, какими бы они ни были в «реальной жизни», подверглись такой глубочайшей перетасовке и переплавке в лаборатории гоголевского творчества (об этом я уже говорил в связи с «Ревизором»), что искать в «Мертвых душах» подлинную русскую действительность так же бесполезно, как и представлять себе Данию на основе частного происшествия в туманном Эльсиноре.

В пошлости есть какой-то лоск, какая-то пухлость, и ее глянец, ее плавные очертания привлекали Гоголя как художника. Колоссальный шарообразный пошляк Павел Чичиков, который вытаскивает пальцами фигу из молока, чтобы смягчить глотку, или отплясывает в ночной рубашке, отчего вещи на полках содрогаются в такт этой спартанской жиге (а под конец в экстазе бьет себя по пухлому заду, то есть по своему подлинному лицу, босой розовой пяткой, тем самым словно проталкивая себя в подлинный рай мертвых душ) — эти видения царят над более мелкими пошлостями убогого провинциального быта или маленьких подленьких чиновников. Но пошляк даже такого гигантского калибра, как Чичиков, непременно имеет какой-то изъян, дыру, через которую виден червяк, мизерный ссохшийся дурачок, который лежит, скорчившись, в глубине пропитанного пошлостью вакуума.

сабля, водка, конь гусарский

Анекдоты про гусар

– Скажите, поручик, а вы когда-нибудь любили? – спросила поручика Ржевского Наташа Ростова.
– Как же! Ебал-с!
– Я имею в виду возвышенные чувства…
– И на колоколенке бывало-с.
– Поручик, вы невозможны! Я говорю о чистых чувствах!
– И после баньки не раз бывало-с.
– Да нет же! Я имею в виду так, чтобы на всю жизнь!
– А вот от сифилиса увольте-с!

День рождения Наташи Ростовой. Наташа пригласила на праздник поручика Ржевского и всех гусаров полка. Поручик следит за моральным обликом гусар – чтобы чего не ляпнули. За столом Наташа пытается завести светскую беседу:
– Вы знаете, я купила 17 свечек для праздничного торта, а на него влезло только 16. Ума не приложу, куда всунуть еще одну.
Из-за стола встает поручик Ржевский и кричит:
– ГУСАРЫ МОЛЧАТЬ!

Гусары разговаривают с дамами. Гусары рассказывают анекдоты, но так как все анекдоты старые и все их давно знают, то анекдоты просто пронумерованы.
– Нумер 14! – говорит корнет Оболенский. Все смеются.
– Нумер 28, – говорит Дубровский. Общество улыбается.
Подходит поручик Ржевский, прислушивается и вставляет:
– А нумер 4, господа!
Повисает молчание… Оболенский холодно объясняет:
– Мы при дамах неприличных анекдотов не рассказываем-с!

– Скажите, поручик, а правда, что гусар может запрыгнуть на лошадь на полном скаку? – спрашивает Наташа поручика Ржевского.
– Да, Наташа, нам, гусарам, это как нехуй ссать!
Наташа в шоке.
– Ой, простите сударыня! Я хотел сказать: «как нехуй делать».

Однажды поручик Ржевский сильно поистратился и был на мели. Заходит он в офицерское собрание, а там господа гусары играют в карты. Игры одни и те же, всем уже надоело.
– Господа! – закричал Ржевский. – А хотите, я научу вас играть в новую игру – называется «пиздюлина»?
– Извольте, Ржевский, – согласились гусары. – Как же в нее играть?
– А вот сейчас раздаем карты, делаем ставки, а там разберетесь…
Раздают карты, офицеры делают ставки. Поручик смотрит свои карты:
– Смотрите-ка, господа! У меня пиздюлина! Я выиграл!
Поручик забирает все деньги и собирается уходить.
– Подождите поручик! Давайте сыграем еще раз!
Поручик нехотя соглашается. Раздают карты, делаются ставки. Каждый смотрит свои карты и кричит:
– Смотрите, у меня пиздюлина!
– И у меня тоже пиздюлина!
– И у меня!
Поручик заглядывает в свои карты и усмехается:
– Господа, ну что же вы хотите, у меня-то КОЗЫРНАЯ ПИЗДЮЛИНА!

Гусары развлекаются с дамами. Уже все перепробовали – все надоело, скучно. Тут поручику Ржевскому приходит идея:
– Господа! А давайте разденемся и построимся в две шеренги: дамы у одной стены, а гусары – у другой. Кто попадает с разбега – тот целует даме ручку!

Поручик Ржевский просыпается в борделе, одевается, собирается уходить.
– Поручик! А деньги? – кричит ему дама.
– Гусары денег не берут! – гордо отвечает поручик.

Полковник рассказывает поручику Ржевскому:
– В детстве мы дружили с Сашкой Пушкиным, вместе играли. А Пушкин такой выдумщик был! Вот играем мы как-то в прятки, так Пушкин спрятался, и никто его найти не может. Мы кричим: «Пушкин! Где Вы?». А он отвечает: «Во мху я! Вам хуя!». А еще мы как-то тоже играли в прятки, и была с нами девочка Буся… Опять Пушкин спрятался, опять кричим: «Пушкин! Где Вы?». А он в ответ: «Я и Буся под кроватью! Я ебуся под кроватью!».
Поручик Ржевский на балу хвастается дамам:
– А вот господин полковник рассказывал мне, как они в детстве играли с Пушкиным!
– Расскажите, поручик! – просят дамы.
– Ну… Была там девочка Буся, деталей я не помню… но в конце Пушкин всех нахуй послал.

Гусары развлекаются в офицерском собрании. Уже все перепробовали – скукотища!
Тут поручик залазит на рояль, спускает штаны и пропукивает «Боже, царя храни». Все слушают стоя, потом раздаются аплодисменты. К Ржевскому подходит прослезившийся генерал:
– Поручик, а не могли бы Вы таким же образом исполнить «Лучинушку»?
– Увы, господин генерал, меня на высоких нотах понос прохватывает.

Источники:

http://www.stihi.ru/2010/11/30/6277
http://omiliya.org/article/o-poshlosti-vladimir-nabokov.html
http://gusars.ru/?Anekdoty_pro_gusar